Вчера я отправила текст в редакцию, выдохнула и открыла Facebook. И тут же увидела «вопросительные скулы» Ирады Вовненко — вся лента была в них. Не знаю, каким директором Исаакия она будет, но книжку я скачаю из интереса. Потому что сама когда-то писала эротические романы, и нет, мне за них не стыдно

Декабрь, вечный вечер за окном, съемная квартира, 2000 год.

Мы счастливцы: у нас есть матрас, самодельные книжные полки, магнитофон, семь видеокассет с Томом и Джерри, компьютер, пуховое одеяло и пейджер.

Обычно я сижу на полу, курю и жду Костика — он вешает кондиционеры по двенадцать часов в день. А я пишу стихи. У нас одни парадные джинсы на двоих, мы донашиваем старые гриндерсы, самый праздничный ужин — жаренная с луком тушенка и советское шампанское. По ночам мы играем в нарды и мечтаем о Париже.

Мы ходим в гости, пьем портвейн и поем Гребенщикова. Нам кажется, что почти или чуть за тридцать — это детский возраст. Еще никто не болеет и не исчезает навсегда. Еще ничего не страшно и все смешно. И жизнь, настоящая, она не в скучном и голодном сегодня, а когда-то завтра, потом, совсем скоро.

Поколение дворников

С деньгами совсем плохо. Мы лежим на матрасе и считаем, сколько останется на еду, если заплатить за квартиру.

— Давай я тоже пойду работать, — говорю я самоотверженно.

— Кем? — спрашивает Костик.

— Не знаю. Официанткой, уборщицей, дворником, что там люди еще делают.  — Костик вздыхает. — Ну а что, дворник — это так романтично. Представляешь: утро, листопад, пахнет дымом, голуби, я выхожу с метлой… Ты что, заснул?

— Нет, я слушаю: метла, голуби. А что ты хотела делать с голубями?

Наши друзья — очень творческие люди. Все пишут стихи. Некоторые даже в рифму. Все бедные, все непризнанные. По субботам мы сбрасываемся на пиво, сидим до утра, несем свои вахты в прокуренных кухнях, Каракс, Бродский, Кортасар, русский рок, время колокольчиков. Костик спит в кресле, свернувшись креветочкой: после кондиционеров он ходит сшибать сосульки с крыш, он такой худой, что парадные джинсы теперь только мои.